Перебирал старые файлы, попалось под руку вот что:
----------------------------------------
Дом культуры.
Не знаю, что меня привело в тот ДК.
Заштатный городишко, каких десятки разбросаны по Уралу, прилепился к некогда могучему, а теперь едва дышащему заводику. Кажется, здесь добывали медь. Меня направили туда в командировку – внедрять какую-то нелепую программу учёта. Зачем это понадобилось местному начальству, никто в нашей конторе не знал.
Было часов десять утра. Бросив в гостиничном номере чемодан, я поплёлся по грязноватой улице искать административный корпус. Это оказалось приземистое шлакоблочное здание, в трёх кварталах от гостиницы, выкрашенное в унылый серый цвет. Единственный вход был перегорожен никелированным турникетом – вертушкой, сохранившимся, наверное, ещё с советских времён. К нему был приварен уродливый ржавый засов, уходивший одним концом в фанерную будку, где сидел кургузого вида мужичонка и проверял у всех пропуск.
Пропуска у меня, естественно, не было, не оказалось на месте и директора, которому мужичонка тут же позвонил. Выяснив, что директор появиться часа через два, он повесил трубку, сообщил мне, что без директора не пропустит, немного помолчал и спросил закурить. Я дал ему закурить, и пошёл обратно к гостинице.
Мимо проползла кавалькада машин. Впереди шёл зелёный уазик с мигалкой, за ним натужно пыхтел соляркой МАЗ с большим прицепом, укрытым зачем-то со всех сторон дерюгой. Замыкал процессию дряхлый «Москвич» с военными номерами и нелепо тонированными стёклами.
Напротив гостиницы на стопке покрышек сидела бабка и продавала пирожки. Клиентура у неё была какая-то жиденькая – кроме меня, на улице никого не было. Я взял один пирожок, ещё у бабки нашёлся какой-то мерзкий растворимый кофе. Прихлёбывая отвратительно-теплый напиток, я прошёл мимо гостиницы – лежать на диване и тупо смотреть в потолок не хотелось, а у ноутбука сдохла таблица разделов, и реанимация грозила растянуться часа на три, хотя DVD c бэкапами валялся где-то на дне чемодана. В который раз поблагодарив судьбу, что сбросил туда всё важное, я свернул в какой-то переулок, потом ещё в один, и неожиданно оказался у ржавой решётчатой ограды.
За оградой оказался какой-то то ли скверик, то ли парк. Его извилистые дорожки были засыпаны увядшими листьями. Я пошёл, позёвывая, вперёд по потрескавшемуся асфальту. Дождей ещё не было, и листья тихо шуршали под ногами. Уже почти голые деревья нависали над дорожкой, закрывая свинцовое небо, в котором откуда-то со стороны завода наплывало мутное серое облако. Птиц в парке не было, и стояла настолько глубокая, звенящая тишина, что становилось как-то не по себе. Я достал телефон, гарнитуру, порылся в меню, отыскивая подходящую песню. Ничего не решив, я запустил случайный поиск и закрыл глаза, пытаясь угадать, что выпадет.
В соседней подворотне
Под шорох листопада,
Танцуя беззаботно,
Кружилась смерть когда-то.
Летела в вихре вальса
По гулкой мостовой,
Смеялась желтым листьям
И плакала порой,
Лицом уткнувшись в небо,
От счастья и свободы.
И дождиком холодным
Ей вторила природа.
Босая, в легком платье
И с ветром в волосах
С охапкой желтых листьев,
Забытая во снах.
Медленная мелодия, тихий, полузабытый голос – как маяк из далёкого прошлого. Давно уже распалась та группа, кажется, они назывались «Листок», или «Исток»… Сейчас, наверное, уже никто и не помнит.
Удивительно – уже не первый раз случайно выпавшая песня оказывается как раз к месту.
Деревья вдруг расступились, и оказалось, что за ними прячется обшарпанное, неко-гда выкрашенное в синий цвет здание. Это был типичный дом культуры сталинской по-стройки – высокие узкие двери с прогнившими уже дубовыми створками, такие же окна и аляповатые фигуры пионеров на карнизе третьего этажа. Об этом же говорили и облезлые жестяные буквы над входом.
На втором и третьем этажах в окнах горел тусклый свет.
Я поднялся по рассыпающимся бетонным ступенькам, и толкнул дверь. Открылась она легко, будто только что смазанная. Холл был таким же, как и любой другой холл в подобных заведениях: справа – гардероб без единого номерка, слева – место вахтёра и тщедушный книжный магазинчик.
Решив, что где-то в глубине должна быть и библиотека, я прошёл вглубь, и свернул в левый коридор. Библиотека оказалась закрытой – на ручке висела табличка «Санитарный день», и похоже было, что висит она уже пару недель.
Из глубины коридора раздавалась музыка – где-то играли на пианино. Я пошёл на звук, и вышел к внутренней лестнице. Она была заставлена какими-то коробками и меш-ками, везде была пыль и осыпавшаяся с потолка штукатурка. На верхней площадке я долго отряхивал брюки, потом плюнул, и решил позже в гостинице выбить их ремешком.
В актовом зале было темно, только сцена была немного освещена. И тут я увидел её.
Туман. Ни зги не видно. Дождь.
Куда?
Зачем?
И так все ясно.
Напрасно...
Плен.
И в теле дрожь.
Огни. Помойка. Надоело
Бежать,
Бороться,
Водку пить.
Бесцельно жить.
Бесцельно ждать.
И дрожь из тела.
Огни с ресниц. На обороте
Осколки,
Ночь.
И звезды с неба.
Дождем и снегом...
А утром - прочь.
И блажь до рвоты.
Она стояла на самом краю сцены, её голос разносился по пустому залу и терялся где-то под потолком.
Через три дня я уехал. Она стояла на платформе, и смотрела вслед поезду, а потом пошла вперёд, и махала рукой, пока её не унесло поворотом.
Я опустился на полку, вытянул ноги и полез в карман за чекушкой. Пальцы вдруг натолкнулись на кусочек пластмассы, и я вынул на свет телефон, что подарил ей на память.
===============================================================================
Спасибо:
Борисенко Екатерине – за использованные стихи.
Братьям Стругацким – за материал для сатиры
2.02.2005